Искусственный интеллект считает, что слово «зегзица», использованное в «Слове о полку Игореве», относится к кукушке и имеет славянские корни, восходя к слову стьга – путь, дорога, стезя. Именно так, по мнению ИИ, думает большинство исследователей, хотя в других источниках слово «зегзица» обозначает не только кукушку, но и чайку, чибиса, иволгу и даже ласточку. Также по мнению ИИ «предполагается, что название "зегзица" могло быть дано птице из-за ее характерного поведения, связанного с перемещением, или из-за внешнего вида, напоминающего о дороге».
Однако в данном случае напрасно исключается языческий подтекст и разнообразные ассоциации, присутствующие в плаче Ярославны, молодой жены князя Игоря, которая на высокой стене Путивля оплакивает поражение и пленение своего любимого мужа, ушедшего в дальний поход на половцев. Потому что помимо определения стены как некой границы, которую необходимо преодолеть или разбить, нужно учитывать психологию древних времен, когда человек, ушедший в дальнюю дорогу, воспринимался на уровне покойника,- то есть такая дорога была связана с путешествием на тот свет. И здесь, как нельзя кстати, подходит символика слова «зигзаг», потому что изломанная линия по своей форме может обозначать резкий поворот или сдвиг в жизни, когда, например, светлая сторона может смениться темной и наоборот. Таким же образом жизненный зигзаг поменял судьбу княжеской четы с хороших времен на плохие, но при этом у нее оставалась надежда на поворот в другую сторону. Не случайно же оперение чибиса имеет черно-белый цвет.
В то же время связь зигзага с молнией и водой перебрасывает нас к образу белой (блестящей) и быстрокрылой чайки, которая символически объединяет водное пространство (другой мир) с сушей и вместе с тем является символом тоскующей женщины, желающей вырваться из плена своих мрачных мыслей на свободу. Но в нашем случае было необходимо, чтобы на свободу вышел и князь Игорь. Вместе с тем связанная с потусторонним миром кукушка также ассоциируется с женским началом, одиночеством и наступившими горькими моментами в жизни, притом что стремительная ласточка символизирует любовь, преданность, верность и надежду на скорое возвращение тепла. При этом подвижная и скрытная птица иволга подходит для образа плачущей в одиночестве молодой Ярославны, которая тайком от остальных ушла на городскую стену Путивля, чтобы там целиком предаться своему неизбывному горю.
Как мы видим, все эти значения хорошо укладываются в символику поведения не конкретной птицы, а княгини, оплакивавшей пленение своего мужа и в то же время обращавшейся к могучим силам природы с просьбой о его скором возвращении. Таким образом, тайна слова «зегзица» может быть скрыта в самом плаче, отправленном в «неведомые дали» с сокровенной просьбой, а также в месте его проведения, символизировавшем некую условную границу между «своим» и «чужим», на что могут указывать русские диалектные слова «зига» - сторона, грань и «зизга» - хлопоты, беспокойство, которые всегда присутствуют на границе двух разных миров.
Более того, сопоставление диалектных слов «зезл» - улей (значение стоит под знаком вопроса) и «зезюля» - кукушка дает нам намек на чувство одиночества молодой женщины, которая с исчезновением мужа чувствовала себя неуютно в своем семейном гнезде (или улье),- поэтому и уехала из Новгород-Северска в Путивль, к младшему брату своего мужа,- так как в случае невозвращения князя Игоря из плена она и ее первенец могли лишиться властных полномочий. На это указывает др.-тюрк. ǯäza' (ǯeza') — беспокойство, озабоченность, печаль, схожее с русским диалектным «зизга» - хлопоты, беспокойство, что может случиться и при нарушении спокойствия улья. Более того, существует возможная связь слова «зезл» - улей со словом «жезл» (праслав. *žezlъ), потому как дикие пчелы устраивали свои ульи в дуплах деревьев (условных «палок»), притом что сами деревья могли символизировать семейные узы и родство, в то время как жезл символизировал власть, необходимую для их укрепления. Поэтому отсутствие князя Игоря (условного «жезла» или «ствола») было равнозначно отсутствию власти в княжеском доме.
С русскими словами «зига» - сторона, грань и «зизга» - хлопоты, беспокойство можно сравнить нем. sieg (зиг) — победа и англ. jig — быстрый и энергичный танец (джига), а также русское слово «сиг» - прыжок, что можно связать с «сиганьем» надеявшегося на победу князя Игоря на ту сторону, то есть через условную границу, отделявшую русский мир от половецкого поля. А так как в исторической науке существует версия о том, что «Слово о полку Игореве» мог написать сам князь Игорь или же кто-то из его ближайшего окружения, бывшего в плену вместе с князем, то, значит, вполне возможно, что имеется определенная связь слова «зегзица» с половецким языком, который принадлежит к группе тюркских языков.
Во всяком случае нем. sieg (зиг) — победа и англ. jig — быстрый и энергичный танец джига, как и выше приведенные русские диалектные слова, весьма подходят др.-тюрк. ǯigit (jigit) — юноша, молодой человек, храбрец, воин (с диалектным вариантом «зигит»), который, вырвавшись из-под материнской опеки, обретает воинский дух и чувствует себя будущим победителем мира, получая при этом высокое статусное положение по сравнению с «мертвым» в физическом и сексуальном отношениях детством. Не случайно же древнетюркские слова ǯeh (ǯah, ǯäh) - высокое положение, ранг, величие, достоинство, преуспевание и ǯähan (ǯıhan) – мир, вселенная, а также значения др.-тюрк. ǯan — душа, дух, жизнь, сторона, бок, имеют очевидные сближения, притом что юность находится на границе между детством и зрелостью,- то есть как бы в стороне от того и другого,- а сам князь Игорь, несмотря на свои 34 года, поступил как храбрый, но при этом незрелый юнец, ввязавшись в заведомо проигрышную авантюру.
В то же время необходимо обратить внимание на такие древнетюркские слова, как jïγï, sïγït и jïγït sïγït с общим значением «плач, рыдание», что можно отнести к плачу по ушедшему в дальнюю дорогу молодцу, который стремился достичь необходимых высот или границ в соответствии с русскими словами «зига» - сторона, грань и «сиг» - прыжок. Образно это соответствует понятию Запорожской Сечи в качестве пограничных укреплений, которые нужно было пересечь («перепрыгнуть»), и др.-тюрк. sıčı — граница, а также русскому слову «сечь» - рубить от индоевропейского корня *sek- со значением "резать, рассекать",- в данном случае «отрубать свое от чужого»,- и др.-тюрк. sek - прыгать, подпрыгивать; быстро идти, «разрезая» таким образом пространство.
Понятие «своего» в рамках некой границы можно передать др.-тюрк. sïγ- 'вмещаться, помещаться, западать, удерживаться', которое входит в словосочетание sïγ- jaq- 'годиться, подходить', а с учетом древнетюркских слов jaq — сторона, jaq- 'приближаться, подходить, прикладывать' и ǯıgı — частый, густой, zaq - возглас побуждения смысл слова «зигзаг», в том числе и в качестве стремительной молнии, можно воспринимать не только как проявление божественной силы, но и как способность преодолевать любое препятствие и расстояние с молниеносной скоростью.
Поэтому, если мы свяжем воедино смыслы слов sek — в значении быстрого перелета из одного мира в другой и sıčı — граница, сопоставив их со словом «зегзица», то можем выяснить образ некой стремительной птицы, покоряющей любое пространство, но в то же время, добавив древнетюркские слова sez- 'чувствовать' и siz - 'вежливое обращение к одному или нескольким лицам', а также sïγïn — укрываться, прятаться, взывать о помощи, умолять и sïγzïγ — скоба, скрепа, мы увидим образ глубоко чувствующей и влюбленной женщины, стремящейся наладить связь с высшими силами, чтобы освободить любимого мужа от неволи.
На то, что корень «сиз» может быть связан с любимыми и уважаемыми людьми указывают русские диалектные слова «сизаночка» — ласковое обращение к девочке, женщине и «сизанчик» — ласковое обращение к мальчику, мужчине, хотя этот же корень может относиться к птицам и животным. Однако значения других диалектных слов «сизó» — в пьяном виде и «сизовать» — пороть, хлестать, ворковать имеют скрытый сексуальный подтекст, схожий с др.-тюрк. sez- 'чувствовать',- как повзрослевший подросток может почувствовать любовное опьянение от нахлынувшей страсти.
В таком случае следует обратить внимание и на латинское слово sexus - пол; половой орган, которое «предположительно связано с лат. seco «разделять»», потому что применительно к нашему варианту произошло разделение уехавшего надолго мужчины и оставшейся ждать его женщины, чьи статусы в прямом (чин) и в переносном (зрелость) смыслах соответствовали древнетюркским словам ǯeh (ǯah, ǯäh) - высокое положение, ранг, величие, достоинство, преуспевание и üš со смыслом собирания, накапливания, что, между прочим, соответствует пяти сыновьям и одной дочери, которые родились у Игоря и Ярославны.
Другое древнетюркское слово üz — ненависть, сущность, сам, свой, жизнь, нутро определяет ожившую самость повзрослевшего и отринувшего свою "детскость" парня, получавшего право придти со стороны (из-за «границы») и выбрать себе девушку из другого рода в соответствии с древнетюркскими словами seč- 'выбирать, отбирать' и sıčı — граница. Но перед этим он должен был пройти очень опасный обряд инициации (перебеситься), показав свою отчаянную храбрость и умение на деле. Поэтому при сравнении древнетюркских слов jigit — юноша, молодой человек, храбрец, воин и jegät- 'улучшать, побеждать, превосходить' мы видим замену элемента jig — сырой, не готовый на jeg – хороший, а элемента it (jit) – исчезать, теряться на ät, что можно сопоставить с др.-тюрк. at — имя, титул, наименование (в данном случае взрослого человека с получением нового имени).
В качестве отступления сравните слово «перебеситься» с сообщением «Бес (Бэс, Бесу, Беза) — в древнеегипетской мифологии собирательное название различных карликовых божеств, считавшихся хранителями домашнего очага, защитниками от злых духов и бедствий, покровитель семьи. Охранитель детей, особенно при рождении и от опасных животных». Вот с чем может быть связано слово «бесенок» по отношению к маленьким детям, в то время как слово «бес» могли относить к половозрелым и дерзким подросткам.
В заключение можно сказать, что слово «зегзица» олицетворяет собой собирательный образ страдающей по мужу женщины, на обыденном уровне соответствующий славянским богиням плача, тоски, горя и печали, которых называли Желя и Карна. Автор «Слова о полку Игореве» не мог напрямую сравнить плачущую Ярославну с этими богинями, вот и дал обобщенное название «зегзица», которое по отношению к птицам может быть вторичным. Таким же вторичным является и татар. күке — кукушка, потому что древнетюркские слова күк — небо, күке — сильно пахнуть и күкрек — верхняя часть туловища в сопоставлении с татарскими словами күк — небо, күкрәк — грудь, күкрәп — бурно, обильно, пышно и күкәй — семенник, яйцеклетка указывают на сакральный для того времени смысл плодородия. Поэтому такой обряд, как «похороны кукушки (ритуальной куклы)», разными исследователями трактовался как «обряд вызывания дождя», «аграрный похоронный ритуал» и «подростковая инициация, связанная с пробуждением самости».
Так что же такое "зегзица" в "Слове о полку Игореве"? Часть 1
Так что же такое "зегзица" в "Слове о полку Игореве"? Часть 2
Лингвист Булаховский Л.А. предполагает, что реконструкция древнейшей формы *zeg(ъ)za — кукушка наиболее вероятна по сопоставлению с литов. gegužė, латыш. dzeguze, др.-прусск. žeguze и по свидетельству др.-русск. «зегзица» (диал. зёгзица) и диалектного «зезюля». Однако при этом необходимо учитывать и, возможно, непростое происхождение названия «кукушка», которое могли дать этой птице по каким-то ассоциативным соображениям. Во всяком случае существуют русские диалектные слова «кукуш» и «кукуша», имеющие значения «милый и милая, голубчик и голубушка», в которых подспудно смешиваются две разные птицы: кукушка и голубь. Помимо этого «кукушкой» называли удода, лягушку и обрядовую куклу, используемую во время встречи разноцветной по своему виду весны, а также еловую шишку и кукиш. К этому списку необходимо добавить слова «куковать» — тосковать, жить в одиночестве и «куковаться» — ласкаться, забавляться. Все значения этих слов так или иначе связаны с темой плодородия и пробуждения жизненных сил, в том числе и кукиш, в древности имевший фаллический смысл.
В данном случае следует привести общую символику птиц, которые олицетворяют свободу, божественное начало, связь между двумя мирами и духовный подъем, но в то же время они символизируют с одной стороны надежду, весну и удачу, а с другой стороны одиночество и даже зло. Исходя из этого, упоминание в плаче Ярославны рассматриваемой зегзицы и еще орла может соответствовать образам самой Ярославны и ее мужа князя Игоря. Если символика орла понятна,- он в своем главном аспекте символизирует власть, которую и стремится обезопасить Ярославна, то символику зегзицы можно слегка прояснить через символику синицы (зиньки), которая часто ассоциируется со счастьем, удачей и благополучием, а также с хорошими вестями.
По свидетельству И. В. Якушевич и Л. В. Маркиной: «В слове зинька внутренняя форма обусловлена синкретичным общеславянским корнем *zě- (или *zi), в котором две семы — ‘отверстие’ и ‘быстрота’ — мотивировали следующие символические значения: зинька материализует 1) солнечный свет, 2) воспринимающее его человеческое зрение, 3) звук и распространяемую им весть. Символическое значение ‘солнечный свет’ подвергается последующему (по цепочке) мифологическому осмыслению и становится источником еще двух символических значений — 4) ‘время’ и 5) ‘счастье’». В таком случае корень *zě- (или *zi), дважды использовавшийся в слове «зегзица», предполагает удвоенную сакральную, или духовную, силу, которая должна была помочь князю Игорю в ближайшее время выбраться на «свет божий»,- то есть в пределы собственного княжества и обрести таким образом утраченное счастье. На это же указывает и праслав. *verti - вращать, поворачивать, заключенное в слове "отверстие", определяющем место прохода князя Игоря из одного мира в другой, что в ассоциативном плане схоже с поворотами «зигзага», звенья которого направлены в разные стороны и символизируют извилистый путь. Например, имеющая ломаную форму молния движется из верхнего мира в нижний.
При этом следует обратить внимание на то, что оперение синички вовсе не синее, а состоит из желтого, белого и черного с синеватым металлическим блеском цветов, что соответствует русскому диалектному слову «синь» — синее пространство (синё), темная предгрозовая туча и пестрая, радужная окраска (побежалость) на металлических изделиях. То есть слово «синь» так или иначе связано с пестротой, которая имеется не только у синички и у кукушки, но и удода, и даже у лягушек, многие виды которых имеют пеструю окраску. Также следует иметь ввиду, что синий божественный цвет является одним из трех первичных цветов, наряду с красным и желтым, причем его соединение с белым цветом дает голубизну, а соединение с черным цветом дает темную и как бы предгрозовую синь.
В древнетюркском языке слово zina означает «блуд, прелюбодеяние», что несет в себе определенный признак угрозы, а zindan означает «темница», в глубину которой погружаются мысли похотливой и хвастливой «синички» — юнца, притом что префикс sev- означает «любить», префикс sevin- 'радоваться', а слово ǯevan — юноша, молодец, возможно, относится к холостому парню — зеваке, который зазевавшись смотрит на проходящих мимо красивых девушек. Вероятно, и в русском слове «сев» есть такой же любовный подтекст. Тем не менее образы маленькой и поющей на разные голоса синицы и пока еще не женатой, но при этом говорливой и общительной, молодежи с маленьким из-за своего холостого состояния статусом в сопоставлении с древнегреческими словами *Ζήν — Зевс, бог неба, грома, молнии и ζῆν — жить, питаться, быть в силе, разгаре, движении дает юрким и легко маневрирующим в узком пространстве синичкам — зиницам некое мифологическое наполнение, которое есть и в образе юности, также существующей в узком пространстве между детством и зрелостью. При этом их беспокойную юркость можно связать с др.-тюрк. ǯäza' (ǯeza') — беспокойство, озабоченность, печаль, а значит и с такими же юркими зозулями — кукушками.
Любопытным образом соединение древнетюркских слов sın (sen) — ты (что имеет смысл выделения из безликой толпы, связанный с появлением самости) и ıč — внутри (в сопоставлении с їč- 'скрываться, исчезать') дало название птицы sınıč — синич, поющей в скрывающих ее кустах, что соответствует стремлению общающейся молодежи укрыться от постороннего взгляда. Однако при этом синичка ощущает себя вполне свободной в отличие от плененной «синицы» (князя Игоря), попавшей в руки половецкого хана Кончака. В таком случае пословица «лучше синица в руках, чем журавль в небе», дающая совет довольствоваться малым, но надежным, а не гнаться за большим, но сомнительным, могла бы послужить предупреждением для князя Игоря, обуреваемого в итоге не сбывшимися желаниями.
На то, что название «зегзица» может быть связано с пестротой переживаний Ярославны (от отчаяния к надежде), также указывает тот факт, что в литовском языке помимо слова gegužė — кукушка существует и слово gegužas — пестрый,- то есть разноцветный, что имеет магический смысл соединения нескольких разных частей в единое целое. Поэтому словом gegužė, как утверждает Ugnė Tamašauskaitė, литовцы назвали не только кукушку, но и такого же «пестрого» Cyclopterus lumpus — пинагора, или рыбу-воробья. Обратите также внимание на финские слова kukka — цветок, kukko — петух (который у русских «кукарекает»), kukkua — куковать и kukkula — высота, возвышенность, в образном плане связавшие между собой пеструю красоту цветка и петуха с повышением возрастного статуса подростка, который пока еще «куковал»и «тосковал» в одиночестве, не имея второй половины, но тем не менее принаряжался, уходя на молодежные гулянья и посиделки, надеясь на счастливый для него случай.
В чем-то с положением такого подростка женского рода было схоже и положение Ярославны, оставшейся без мужа, чье обращение к синему небу должно было вызвать тайный божественный отклик, который помог бы князю Игорю выбраться из плена. В ассоциативном плане это соответствует небесным грому и молнии, символизирующим разрушение застенков старого мира и появление мира нового. Поэтому освободившийся из плена князь Игорь, осознав неправильность своего единоличного поведения, пришел к осознанию необходимости объединения русских князей для защиты от половцев.
Финские слова kukkula — высота, возвышенность и kukkua — куковать по своим внутренним значениям «высь» и «звук» соответствуют значениям куманских (половецких) слов kök — небо, синий, корень, основа и kökre- 'рев, гром, грохот'. Но эти же значения можно отнести и к образу бунтующей юности, которая стремится ввысь и требует признания собственного голоса, потому что она, благодаря огромным запасам сексуальных сил, является основой существования человеческого рода. Не случайно же слова «женить» и «зенит» фонетически и по своему глубокому смыслу схожи между собой, указывая на человеческое существо в зените своего развития.
Дополнительно приведем санскритские слова koka — кукушка, волк, красный гусь, лягушка, ящерица, kuka — берущий, захватывающий, воспринимающий и kāka — ворона, дерзкий и нахрапистый парень (очевидно, «ворон» в человеческом обличье). В русских свадебных обрядах куклу-кукушку использовали с целью ускорить замужество и таким образом избежать несчастной любви (похоронив «кукушку»), волком же называли жениха, пришедшего из «другого мира», образ лягушки был связан с деторождением и переменой личности, символизируя при этом невесту и даже ее утробу, ну а гусь в татарском свадебном обряде являлся традиционным блюдом, олицетворяя собой благополучие и плодородие.
Если же сравнить немецкие слова Rabe — ворон и rauben — грабить, похищать, то за их значениями может скрываться парень из чужого рода, ворующий девушку — «ворону», «проворонившую» свою свободу. Не здесь ли скрывается первоначальное значение «рабства»? Поэтому и существует выражение «раба (или раб) любви», но также существует и выражение «раб божий», потому что эти два вида любви обозначают стремление к возвышенному чувству.Что же касается ящериц, то отвар из этих сушеных и истолченных пресмыкающихся девушка могла дать парню, чтобы его приворожить. В то же время существовал древнерусский женский головной убор с рогами, называемый «кика», который мог намекать на лунный месяц, что по своей сути соответствует русской поговорке «ночная кукушка (женщина) дневную перекукует», а также мифологическому осмыслению самки как темного женского начала (ночь) в отличие от светлого мужского (день). К этой же теме относится и женский головной убор «кокошник» (от др.-русск. кокошь — курица и куриного кудахтанья ко-ко-ко),- напоминающий гребень курицы или полумесяц, только рогами вниз,- символ замужней женщины, связанный с плодородием и материнством.
Можно также предположить, что в санскритском слове kuka — берущий, захватывающий, овладевающий, воспринимающий запрятаны элементы, соответствующие ku — число «один», Земля, издавать звук, передвигаться, вращаться, приводить в движение, волноваться и ka — огонь, блеск, свет, воздух, звук, время, солнце, kā — искать, тосковать, любить, жаждать, стремиться, что может указывать не только на дневное, но и ночное светило, вращающееся вокруг Земли, что ассоциировано со взаимоотношениями мужчины и женщины, стремящихся избавиться от одиночества. Более того, древнеегипетский термин ka — жизненная сила или духовный двойник человека также мог определять одну из сторон многозначного слова «зегзица» и одновременно слова «кукушка», являя собой тот огонь жизненной силы, который ярко горит или тихо тлеет в каждом человеке.
При этом санскритские слова ga — идущий, находящийся где либо и gā — идти, уходить, приходить, подвергаться чему-л., достигать, воспевать, восхвалять вполне можно сопоставить с элементом g(ъ) в слове «зегзица», потому что их значения соответствуют испытаниям князя Игоря и его жены Ярославны, впоследствии, наверняка, восхвалявших божье провидение, помогшее им соединиться. При этом окончание «ца» в слове «зегзица» могло нести вспомогательную функцию и соответствовать в этом санскр. ca — а именно, также, как раз, все же, однако, притом что другой вариант cha — разрезать, отсоединять входит в систему описаний плача Ярославны, тоскующей в одиночестве по своему исчезнувшему мужу.
Однако имеется и санскр. tas — подниматься вверх или опускаться вниз, терять силу (здоровье), исчезать, соответствующее как полету птицы или движению небесного светила, так и состоянию поднявшейся на стену крепости Ярославны, которая была близка к своей гибели из-за тяжких переживаний. В любом случае во всех этих значениях присутствует признак некого пограничного состояния, свидетельствующий о сакральной дуалистичности мира (одновременно яркого и темного), две несводимые части которого, все-таки, имеют некую незримую границу между добром и злом, между светом и тьмой, между небом и землей, по тонкой ниточке которой всю жизнь обречена передвигаться тоскующая человеческая душа.
В данном случае следует привести общую символику птиц, которые олицетворяют свободу, божественное начало, связь между двумя мирами и духовный подъем, но в то же время они символизируют с одной стороны надежду, весну и удачу, а с другой стороны одиночество и даже зло. Исходя из этого, упоминание в плаче Ярославны рассматриваемой зегзицы и еще орла может соответствовать образам самой Ярославны и ее мужа князя Игоря. Если символика орла понятна,- он в своем главном аспекте символизирует власть, которую и стремится обезопасить Ярославна, то символику зегзицы можно слегка прояснить через символику синицы (зиньки), которая часто ассоциируется со счастьем, удачей и благополучием, а также с хорошими вестями.
По свидетельству И. В. Якушевич и Л. В. Маркиной: «В слове зинька внутренняя форма обусловлена синкретичным общеславянским корнем *zě- (или *zi), в котором две семы — ‘отверстие’ и ‘быстрота’ — мотивировали следующие символические значения: зинька материализует 1) солнечный свет, 2) воспринимающее его человеческое зрение, 3) звук и распространяемую им весть. Символическое значение ‘солнечный свет’ подвергается последующему (по цепочке) мифологическому осмыслению и становится источником еще двух символических значений — 4) ‘время’ и 5) ‘счастье’». В таком случае корень *zě- (или *zi), дважды использовавшийся в слове «зегзица», предполагает удвоенную сакральную, или духовную, силу, которая должна была помочь князю Игорю в ближайшее время выбраться на «свет божий»,- то есть в пределы собственного княжества и обрести таким образом утраченное счастье. На это же указывает и праслав. *verti - вращать, поворачивать, заключенное в слове "отверстие", определяющем место прохода князя Игоря из одного мира в другой, что в ассоциативном плане схоже с поворотами «зигзага», звенья которого направлены в разные стороны и символизируют извилистый путь. Например, имеющая ломаную форму молния движется из верхнего мира в нижний.
При этом следует обратить внимание на то, что оперение синички вовсе не синее, а состоит из желтого, белого и черного с синеватым металлическим блеском цветов, что соответствует русскому диалектному слову «синь» — синее пространство (синё), темная предгрозовая туча и пестрая, радужная окраска (побежалость) на металлических изделиях. То есть слово «синь» так или иначе связано с пестротой, которая имеется не только у синички и у кукушки, но и удода, и даже у лягушек, многие виды которых имеют пеструю окраску. Также следует иметь ввиду, что синий божественный цвет является одним из трех первичных цветов, наряду с красным и желтым, причем его соединение с белым цветом дает голубизну, а соединение с черным цветом дает темную и как бы предгрозовую синь.
В древнетюркском языке слово zina означает «блуд, прелюбодеяние», что несет в себе определенный признак угрозы, а zindan означает «темница», в глубину которой погружаются мысли похотливой и хвастливой «синички» — юнца, притом что префикс sev- означает «любить», префикс sevin- 'радоваться', а слово ǯevan — юноша, молодец, возможно, относится к холостому парню — зеваке, который зазевавшись смотрит на проходящих мимо красивых девушек. Вероятно, и в русском слове «сев» есть такой же любовный подтекст. Тем не менее образы маленькой и поющей на разные голоса синицы и пока еще не женатой, но при этом говорливой и общительной, молодежи с маленьким из-за своего холостого состояния статусом в сопоставлении с древнегреческими словами *Ζήν — Зевс, бог неба, грома, молнии и ζῆν — жить, питаться, быть в силе, разгаре, движении дает юрким и легко маневрирующим в узком пространстве синичкам — зиницам некое мифологическое наполнение, которое есть и в образе юности, также существующей в узком пространстве между детством и зрелостью. При этом их беспокойную юркость можно связать с др.-тюрк. ǯäza' (ǯeza') — беспокойство, озабоченность, печаль, а значит и с такими же юркими зозулями — кукушками.
Любопытным образом соединение древнетюркских слов sın (sen) — ты (что имеет смысл выделения из безликой толпы, связанный с появлением самости) и ıč — внутри (в сопоставлении с їč- 'скрываться, исчезать') дало название птицы sınıč — синич, поющей в скрывающих ее кустах, что соответствует стремлению общающейся молодежи укрыться от постороннего взгляда. Однако при этом синичка ощущает себя вполне свободной в отличие от плененной «синицы» (князя Игоря), попавшей в руки половецкого хана Кончака. В таком случае пословица «лучше синица в руках, чем журавль в небе», дающая совет довольствоваться малым, но надежным, а не гнаться за большим, но сомнительным, могла бы послужить предупреждением для князя Игоря, обуреваемого в итоге не сбывшимися желаниями.
На то, что название «зегзица» может быть связано с пестротой переживаний Ярославны (от отчаяния к надежде), также указывает тот факт, что в литовском языке помимо слова gegužė — кукушка существует и слово gegužas — пестрый,- то есть разноцветный, что имеет магический смысл соединения нескольких разных частей в единое целое. Поэтому словом gegužė, как утверждает Ugnė Tamašauskaitė, литовцы назвали не только кукушку, но и такого же «пестрого» Cyclopterus lumpus — пинагора, или рыбу-воробья. Обратите также внимание на финские слова kukka — цветок, kukko — петух (который у русских «кукарекает»), kukkua — куковать и kukkula — высота, возвышенность, в образном плане связавшие между собой пеструю красоту цветка и петуха с повышением возрастного статуса подростка, который пока еще «куковал»и «тосковал» в одиночестве, не имея второй половины, но тем не менее принаряжался, уходя на молодежные гулянья и посиделки, надеясь на счастливый для него случай.
В чем-то с положением такого подростка женского рода было схоже и положение Ярославны, оставшейся без мужа, чье обращение к синему небу должно было вызвать тайный божественный отклик, который помог бы князю Игорю выбраться из плена. В ассоциативном плане это соответствует небесным грому и молнии, символизирующим разрушение застенков старого мира и появление мира нового. Поэтому освободившийся из плена князь Игорь, осознав неправильность своего единоличного поведения, пришел к осознанию необходимости объединения русских князей для защиты от половцев.
Финские слова kukkula — высота, возвышенность и kukkua — куковать по своим внутренним значениям «высь» и «звук» соответствуют значениям куманских (половецких) слов kök — небо, синий, корень, основа и kökre- 'рев, гром, грохот'. Но эти же значения можно отнести и к образу бунтующей юности, которая стремится ввысь и требует признания собственного голоса, потому что она, благодаря огромным запасам сексуальных сил, является основой существования человеческого рода. Не случайно же слова «женить» и «зенит» фонетически и по своему глубокому смыслу схожи между собой, указывая на человеческое существо в зените своего развития.
Дополнительно приведем санскритские слова koka — кукушка, волк, красный гусь, лягушка, ящерица, kuka — берущий, захватывающий, воспринимающий и kāka — ворона, дерзкий и нахрапистый парень (очевидно, «ворон» в человеческом обличье). В русских свадебных обрядах куклу-кукушку использовали с целью ускорить замужество и таким образом избежать несчастной любви (похоронив «кукушку»), волком же называли жениха, пришедшего из «другого мира», образ лягушки был связан с деторождением и переменой личности, символизируя при этом невесту и даже ее утробу, ну а гусь в татарском свадебном обряде являлся традиционным блюдом, олицетворяя собой благополучие и плодородие.
Если же сравнить немецкие слова Rabe — ворон и rauben — грабить, похищать, то за их значениями может скрываться парень из чужого рода, ворующий девушку — «ворону», «проворонившую» свою свободу. Не здесь ли скрывается первоначальное значение «рабства»? Поэтому и существует выражение «раба (или раб) любви», но также существует и выражение «раб божий», потому что эти два вида любви обозначают стремление к возвышенному чувству.Что же касается ящериц, то отвар из этих сушеных и истолченных пресмыкающихся девушка могла дать парню, чтобы его приворожить. В то же время существовал древнерусский женский головной убор с рогами, называемый «кика», который мог намекать на лунный месяц, что по своей сути соответствует русской поговорке «ночная кукушка (женщина) дневную перекукует», а также мифологическому осмыслению самки как темного женского начала (ночь) в отличие от светлого мужского (день). К этой же теме относится и женский головной убор «кокошник» (от др.-русск. кокошь — курица и куриного кудахтанья ко-ко-ко),- напоминающий гребень курицы или полумесяц, только рогами вниз,- символ замужней женщины, связанный с плодородием и материнством.
Можно также предположить, что в санскритском слове kuka — берущий, захватывающий, овладевающий, воспринимающий запрятаны элементы, соответствующие ku — число «один», Земля, издавать звук, передвигаться, вращаться, приводить в движение, волноваться и ka — огонь, блеск, свет, воздух, звук, время, солнце, kā — искать, тосковать, любить, жаждать, стремиться, что может указывать не только на дневное, но и ночное светило, вращающееся вокруг Земли, что ассоциировано со взаимоотношениями мужчины и женщины, стремящихся избавиться от одиночества. Более того, древнеегипетский термин ka — жизненная сила или духовный двойник человека также мог определять одну из сторон многозначного слова «зегзица» и одновременно слова «кукушка», являя собой тот огонь жизненной силы, который ярко горит или тихо тлеет в каждом человеке.
При этом санскритские слова ga — идущий, находящийся где либо и gā — идти, уходить, приходить, подвергаться чему-л., достигать, воспевать, восхвалять вполне можно сопоставить с элементом g(ъ) в слове «зегзица», потому что их значения соответствуют испытаниям князя Игоря и его жены Ярославны, впоследствии, наверняка, восхвалявших божье провидение, помогшее им соединиться. При этом окончание «ца» в слове «зегзица» могло нести вспомогательную функцию и соответствовать в этом санскр. ca — а именно, также, как раз, все же, однако, притом что другой вариант cha — разрезать, отсоединять входит в систему описаний плача Ярославны, тоскующей в одиночестве по своему исчезнувшему мужу.
Однако имеется и санскр. tas — подниматься вверх или опускаться вниз, терять силу (здоровье), исчезать, соответствующее как полету птицы или движению небесного светила, так и состоянию поднявшейся на стену крепости Ярославны, которая была близка к своей гибели из-за тяжких переживаний. В любом случае во всех этих значениях присутствует признак некого пограничного состояния, свидетельствующий о сакральной дуалистичности мира (одновременно яркого и темного), две несводимые части которого, все-таки, имеют некую незримую границу между добром и злом, между светом и тьмой, между небом и землей, по тонкой ниточке которой всю жизнь обречена передвигаться тоскующая человеческая душа.
Так что же такое "зегзица" в "Слове о полку Игореве"? Часть 3
В начале этой части нашего исследования приведем целиком отрывок из плача Ярославны, который касается непосредственно зегзицы:
На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ,
зегзицею незнаема рано кычеть:
„Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви,
омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ,
утру князю кровавыя его раны
на жестоцѣмъ его тѣлѣ“.
Прежде всего укажем на то, что слово «Дунай» в строках: «На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ» и «Полечу зегзицею по Дунаеви» не является названием реки Дунай, а соответствуют куманскому (половецкому) слову dunya (duniya, dünya) – мир, земля, свет, вселенная. Так же нужно указать и на то, что река Дунай в славянских песнях часто выступает как некая сакральная граница, скрывающая за собой простор, силу и неподвластность, что в данном случае подразумевает вольную степь по сравнению с лесным пространством Руси и в то же время свободу для вольного человека на Руси по сравнению с плененным человеком в половецких степях. Таким образом слово «Дунай» может намекать на переход условной границы между русскими княжествами и степью, что позволяет трактовать слова «На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ» как «В мире голос Ярославны слышится», а слова «Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви» как «Полечу,- говорит,- зегзицею до (чужой) земли».
С учетом связи зегзицы — «кукушки» с потусторонним миром, ср.-англ. ȝek(e) (или yeke) — кукушка и праиндоевроп. gʰegʰuǵʰ — кукушка, прятать, скрывать можно сопоставить с санскритским словом jaga — вышедший за границы, исчезнувший, перешедший в другое состояние и yāga — жертва, жертвоприношение, что хорошо сочетается как с внутренним желанием Ярославны изменить свой облик, чтобы облегчить страдания мужа, так и с положением князя Игоря в качестве жертвы обстоятельств. К этим словам можно добавить и русское диалектное слово «зига» — сторона, грань, потому что кукушка находится за гранью видимого мира и сама Ярославна помимо того, что во время плача была на стене (на границе) крепости, хотела бы улететь за границу русских земель на поиски мужа, чье отчаянное и безрассудное поведение, связанное с набегом на половцев, может быть ассоциировано с др.-тюрк. ǯigit (jigit) — юноша, молодой человек, храбрец, воин, несмотря на уже достаточно зрелый возраст князя.
При этом в самом плаче Ярославны заложен глубокий смысл удержания своего мужа (а значит и княжества) возле себя, для чего и нужно его возвращение, что соответствует ПИЕ корню *seǵ h — держать, хранить, удерживать и русскому диалектному слову «зига» — сторона, грань, а также ПИЕ sek- 'отсекать, отрезать, отрубать' (в данном случае от всего остального мира). Но в этом удержании заключен и смысл победы, также соответствующий ПИЕ корню *seǵ h, перешедшему в нидерл. zege — победа,- в том числе и победа жизни над смертью или прибытия над отсутствием. Очень любопытны восточноармянские слова tzegh — солома, обломок и tzit — птица, фонетически схожие с элементами слова «зегзица», потому что «соломенной вдовой» называют женщину, муж которой не находится с нею рядом,- то есть женщину одинокую, как кукушка.
Еще одно вост.-арм. dzeghu'n — крыша, кровля и название армянского села Dsegh, трактуемое как «наружная территория», можно сопоставить с территорией, лежащей вне дома или вне обычного местопребывания,- то есть с территорией, лежащей на другой зачастую скрытой от глаз стороне. В таком случае и кукующая в кроне лесного дерева кукушка находится на другом конце этого дерева по отношению к его корням. В древнеармянском языке имеется слово *զէգ (*zēg), состоящее из приставки զ- (z-) — на и корня *էգ (*ēg) — утро, что позволяет сопоставить одинокую кукушку — самца, с раннего утра разбрасывающую свое призывные «ку-ку» в разные стороны, и такую же одинокую кукушку — самку, подкладывающую яйца в чужие гнезда, с солнцем, не только кукующим на небе в одиночестве, но и разбрасывающим свои лучи (своих «детей») в чужие земные «гнезда». То же самое можно отнести и к луне, которая также может служить символом одиночества, несмотря на множество рассыпанных на удалении от нее маленьких звездочек - деток. Однако при этом именно солнце является несомненным победителем ночной тьмы, чего Ярославна подспудно желает и князю Игорю, надеясь на то, что он вынырнет из-за горизонта и появится в русском мире, осветив своим появлением и ее мрачное затворничество.
В приведенном выше отрывке из плача Ярославны выделим строчку «зегзицею незнаема рано кычеть», потому что слова «бебрян рукав» относятся к самой Ярославне, а не к ее воплощению. Здесь слово «незнаема», то есть «неведомая, неузнаваемая, непонятная, непознаваемая» и даже «чужая, враждебная, отвергаемая, лишенная общения», можно сопоставить со сменой своего облика магическим путем или с «оборотничеством», что ассоциативно совпадает с переходом в другой мир, поэтому и слово «кычет» использовано в отношении птицы, а не человека, хотя слова «кычет» и «кричит» по нынешним временам обладают родственными смыслами и фонетикой. Вот только в древнерусском лексиконе есть слова «кыченье» - кичливость, высокомерие, кычивый — кичливый, высокомерный и «кычитися» - быть высокомерным, кичиться, а похожего слова в значении «кричать» в нем нет.
Однако, благодаря русским диалектным словам «кыркать» - каркать и особенно «кочетиться» - зазнаваться, возноситься, становиться кичливым, можно предположить, что у слов «кыченье», кычивый» и «кычитися» есть какая-то связь со словом «кочет» - петух, который выглядит достаточно горделиво и высокомерно по сравнению с остальными домашними животными, когда он одним махом взлетает на изгородь и своим кукареканьем обращается к небесам. Да и первый крик петуха, сидящего в курятнике на насесте, слышен еще до рассвета, когда он прогоняет прочь ночную тьму и «призывает» начинать восход на небеса пока еще находящееся в подземном мире солнце.
В таком случае восход самой Ярославны на стену крепости и обращение к высшим силам из другого мира с просьбой вернуть из «небытия» своего мужа, светлого князя, с помощью ассоциации накладывается на образ кричащего с насеста петуха, который призывает находящееся за горизонтом солнце вернуться из своего заточения на небеса. Но в то же время он накладывается и на образ сидящей на верху дерева кукушки — самца, которая в основном кукует в брачный период (с апреля по июль), что совпадает с предполагаемым временем «кукования», или плача, Ярославны в весенний период.
Здесь есть еще один интересный момент: в 11 веке в христианской Европе было принято обращаться к богу через посредников (святых, ангелов или священников), а не напрямую, поэтому Ярославна, которая вряд ли была жрицей или колдуньей, в своем языческом обращении, да еще непосредственно к небесам, «кичилась», то есть проявляла некое высокомерие, увязывая свой статус , хотя и высокопоставленного, но все же светского человека, со статусом божественного посредника, что как раз и соответствует слову «кычет», относимому к воплощению — зегзице, в то время как слово «рече» - говорит имеет также значения «предрекает, предсказывает (в данном случае предполагает, помышляет). Исходя из этого, зегзица должна быть достаточно маленькой, но при этом громко кричащей птицей,- каковой является и кукушка, сидящая на верху дерева- что символизировало бы некую «кичливость» Ярославны .
Более того, призыв княгини к ветру, Днепру и солнцу, которые принадлежали другому (нечеловеческому) миру в христианском сознании мог трансформироваться в призыв животных, также принадлежащих нечеловеческому миру, что соответствует русским диалектным словам «кычать» - кричать, курлыкать (о гусях, лебедях) и «кычиканье» - стрекотанье сороки, а также «кычан» — пес, собака, щенок, «кыча» - овца, жук, «кычка» - свинья, поросенок и «кыча-кыча» - возглас, которым подзывают овец, «кычо-кычо» - призывание собаки, кычи — слово, которым подзывают домашнюю птицу. Сюда же надо отнести «кыть-кыть» - подзывание овец, ягнят, коз, козлят, свиней и «кыц-кыц» (кыс-кыс) - подзывание кошки, а также «кыш» - слово, которым отпугивают, а не призывают, домашнюю птицу и скот.
В куманском (половецком) языке слово kiči означает «маленький, незначительный, младший», что соответствует малости зегзицы и самой Ярославны по отношению к божественным силам, а префикс kit- связан с движением и прохождением (например, через некую условную границу), что в ассоциативном плане соответствует турецким словам kıt — недостаточный, скудный, бок, сторона, у, возле, kıta – часть, кусок, область, часть света, а также древнетюркскому наречию kıt — сильно, крепко, основательно и префиксу kıt- 'уходить, отправляться, одеваться'.
Общий их смысл в ассоциативном плане может состоять в призыве на службу обществу подросшей и при этом кичливой,- то есть задирающей нос,- молодежи, вначале скудной и слабой, а затем крепкой и основательной, которая поначалу «кычет», потому что не имеет полноправного статуса человека, а затем может и закричать в полный голос, после того как пройдет церемонию сватовства и обручения. Поэтому безмужняя на момент плача Ярославна чувствует себя не радующейся жизни молодой женщиной, а тоскующей птицей, или тоскующей из-за отсутствия суженого девушкой, которая не кричит от горя, как может кричать обиженная чем-то женщина, а кычет наподобие птиц и зверей, словно она принадлежит другому миру.
Не случайно же куманские (половецкие) слова kiš — соболь, kiši — человек, мужчина и kišnä- ржать, а также, возможно, англ. kiss – целовать и курд. qiş — ворковать, имеют общую фонетику, которую можно объяснить с помощью символических значений «ржанья» в качестве призыва к общению или выражения недовольства, «соболя» в качестве жениха (куница - невеста) и «мужчины, или человека» в качестве надежного семьянина. В таком случае русское слово «кыш», которым отгоняют домашнюю живность, могло когда-то в древнейшие времена означать отказ в сватовстве, что подразумевало недостаточную готовность молодого существа,- а в сущности неполноценного по своему статусу «животного»,- стать семейным человеком, что соответствует куманским (половецким) словам kišnämäx — ржание и näm — влажный, сырой, мокрый, причем окончание äx в таком случае может соответствовать куманскому (половецкому) междометию ax – ах, ох, о горе в противовес куманскому (половецкому) слову ax - белый, светлый, ясный, а также префиксу ax- 'течь, изливаться', который может соответствовать элементу «ох» в русском слове «охота», имеющем множество подтекстов, в том числе и сексуальный, на что указывают первоначальные значения «желание, радость, веселье». В таком случае с окончанием «ота» в слове «охота» можно сопоставить куманские (половецкие) слова at — конь, лошадь, имя, название и ata — отец, притом что двусмысленный префикс at- бросать, кидать, метать, стрелять соответствует как мифологическим "стрелам бога любви Эроса (Купидона, Амура)», так и стрелам из охотничьего лука.
На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ,
зегзицею незнаема рано кычеть:
„Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви,
омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ,
утру князю кровавыя его раны
на жестоцѣмъ его тѣлѣ“.
Прежде всего укажем на то, что слово «Дунай» в строках: «На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ» и «Полечу зегзицею по Дунаеви» не является названием реки Дунай, а соответствуют куманскому (половецкому) слову dunya (duniya, dünya) – мир, земля, свет, вселенная. Так же нужно указать и на то, что река Дунай в славянских песнях часто выступает как некая сакральная граница, скрывающая за собой простор, силу и неподвластность, что в данном случае подразумевает вольную степь по сравнению с лесным пространством Руси и в то же время свободу для вольного человека на Руси по сравнению с плененным человеком в половецких степях. Таким образом слово «Дунай» может намекать на переход условной границы между русскими княжествами и степью, что позволяет трактовать слова «На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ» как «В мире голос Ярославны слышится», а слова «Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви» как «Полечу,- говорит,- зегзицею до (чужой) земли».
С учетом связи зегзицы — «кукушки» с потусторонним миром, ср.-англ. ȝek(e) (или yeke) — кукушка и праиндоевроп. gʰegʰuǵʰ — кукушка, прятать, скрывать можно сопоставить с санскритским словом jaga — вышедший за границы, исчезнувший, перешедший в другое состояние и yāga — жертва, жертвоприношение, что хорошо сочетается как с внутренним желанием Ярославны изменить свой облик, чтобы облегчить страдания мужа, так и с положением князя Игоря в качестве жертвы обстоятельств. К этим словам можно добавить и русское диалектное слово «зига» — сторона, грань, потому что кукушка находится за гранью видимого мира и сама Ярославна помимо того, что во время плача была на стене (на границе) крепости, хотела бы улететь за границу русских земель на поиски мужа, чье отчаянное и безрассудное поведение, связанное с набегом на половцев, может быть ассоциировано с др.-тюрк. ǯigit (jigit) — юноша, молодой человек, храбрец, воин, несмотря на уже достаточно зрелый возраст князя.
При этом в самом плаче Ярославны заложен глубокий смысл удержания своего мужа (а значит и княжества) возле себя, для чего и нужно его возвращение, что соответствует ПИЕ корню *seǵ h — держать, хранить, удерживать и русскому диалектному слову «зига» — сторона, грань, а также ПИЕ sek- 'отсекать, отрезать, отрубать' (в данном случае от всего остального мира). Но в этом удержании заключен и смысл победы, также соответствующий ПИЕ корню *seǵ h, перешедшему в нидерл. zege — победа,- в том числе и победа жизни над смертью или прибытия над отсутствием. Очень любопытны восточноармянские слова tzegh — солома, обломок и tzit — птица, фонетически схожие с элементами слова «зегзица», потому что «соломенной вдовой» называют женщину, муж которой не находится с нею рядом,- то есть женщину одинокую, как кукушка.
Еще одно вост.-арм. dzeghu'n — крыша, кровля и название армянского села Dsegh, трактуемое как «наружная территория», можно сопоставить с территорией, лежащей вне дома или вне обычного местопребывания,- то есть с территорией, лежащей на другой зачастую скрытой от глаз стороне. В таком случае и кукующая в кроне лесного дерева кукушка находится на другом конце этого дерева по отношению к его корням. В древнеармянском языке имеется слово *զէգ (*zēg), состоящее из приставки զ- (z-) — на и корня *էգ (*ēg) — утро, что позволяет сопоставить одинокую кукушку — самца, с раннего утра разбрасывающую свое призывные «ку-ку» в разные стороны, и такую же одинокую кукушку — самку, подкладывающую яйца в чужие гнезда, с солнцем, не только кукующим на небе в одиночестве, но и разбрасывающим свои лучи (своих «детей») в чужие земные «гнезда». То же самое можно отнести и к луне, которая также может служить символом одиночества, несмотря на множество рассыпанных на удалении от нее маленьких звездочек - деток. Однако при этом именно солнце является несомненным победителем ночной тьмы, чего Ярославна подспудно желает и князю Игорю, надеясь на то, что он вынырнет из-за горизонта и появится в русском мире, осветив своим появлением и ее мрачное затворничество.
В приведенном выше отрывке из плача Ярославны выделим строчку «зегзицею незнаема рано кычеть», потому что слова «бебрян рукав» относятся к самой Ярославне, а не к ее воплощению. Здесь слово «незнаема», то есть «неведомая, неузнаваемая, непонятная, непознаваемая» и даже «чужая, враждебная, отвергаемая, лишенная общения», можно сопоставить со сменой своего облика магическим путем или с «оборотничеством», что ассоциативно совпадает с переходом в другой мир, поэтому и слово «кычет» использовано в отношении птицы, а не человека, хотя слова «кычет» и «кричит» по нынешним временам обладают родственными смыслами и фонетикой. Вот только в древнерусском лексиконе есть слова «кыченье» - кичливость, высокомерие, кычивый — кичливый, высокомерный и «кычитися» - быть высокомерным, кичиться, а похожего слова в значении «кричать» в нем нет.
Однако, благодаря русским диалектным словам «кыркать» - каркать и особенно «кочетиться» - зазнаваться, возноситься, становиться кичливым, можно предположить, что у слов «кыченье», кычивый» и «кычитися» есть какая-то связь со словом «кочет» - петух, который выглядит достаточно горделиво и высокомерно по сравнению с остальными домашними животными, когда он одним махом взлетает на изгородь и своим кукареканьем обращается к небесам. Да и первый крик петуха, сидящего в курятнике на насесте, слышен еще до рассвета, когда он прогоняет прочь ночную тьму и «призывает» начинать восход на небеса пока еще находящееся в подземном мире солнце.
В таком случае восход самой Ярославны на стену крепости и обращение к высшим силам из другого мира с просьбой вернуть из «небытия» своего мужа, светлого князя, с помощью ассоциации накладывается на образ кричащего с насеста петуха, который призывает находящееся за горизонтом солнце вернуться из своего заточения на небеса. Но в то же время он накладывается и на образ сидящей на верху дерева кукушки — самца, которая в основном кукует в брачный период (с апреля по июль), что совпадает с предполагаемым временем «кукования», или плача, Ярославны в весенний период.
Здесь есть еще один интересный момент: в 11 веке в христианской Европе было принято обращаться к богу через посредников (святых, ангелов или священников), а не напрямую, поэтому Ярославна, которая вряд ли была жрицей или колдуньей, в своем языческом обращении, да еще непосредственно к небесам, «кичилась», то есть проявляла некое высокомерие, увязывая свой статус , хотя и высокопоставленного, но все же светского человека, со статусом божественного посредника, что как раз и соответствует слову «кычет», относимому к воплощению — зегзице, в то время как слово «рече» - говорит имеет также значения «предрекает, предсказывает (в данном случае предполагает, помышляет). Исходя из этого, зегзица должна быть достаточно маленькой, но при этом громко кричащей птицей,- каковой является и кукушка, сидящая на верху дерева- что символизировало бы некую «кичливость» Ярославны .
Более того, призыв княгини к ветру, Днепру и солнцу, которые принадлежали другому (нечеловеческому) миру в христианском сознании мог трансформироваться в призыв животных, также принадлежащих нечеловеческому миру, что соответствует русским диалектным словам «кычать» - кричать, курлыкать (о гусях, лебедях) и «кычиканье» - стрекотанье сороки, а также «кычан» — пес, собака, щенок, «кыча» - овца, жук, «кычка» - свинья, поросенок и «кыча-кыча» - возглас, которым подзывают овец, «кычо-кычо» - призывание собаки, кычи — слово, которым подзывают домашнюю птицу. Сюда же надо отнести «кыть-кыть» - подзывание овец, ягнят, коз, козлят, свиней и «кыц-кыц» (кыс-кыс) - подзывание кошки, а также «кыш» - слово, которым отпугивают, а не призывают, домашнюю птицу и скот.
В куманском (половецком) языке слово kiči означает «маленький, незначительный, младший», что соответствует малости зегзицы и самой Ярославны по отношению к божественным силам, а префикс kit- связан с движением и прохождением (например, через некую условную границу), что в ассоциативном плане соответствует турецким словам kıt — недостаточный, скудный, бок, сторона, у, возле, kıta – часть, кусок, область, часть света, а также древнетюркскому наречию kıt — сильно, крепко, основательно и префиксу kıt- 'уходить, отправляться, одеваться'.
Общий их смысл в ассоциативном плане может состоять в призыве на службу обществу подросшей и при этом кичливой,- то есть задирающей нос,- молодежи, вначале скудной и слабой, а затем крепкой и основательной, которая поначалу «кычет», потому что не имеет полноправного статуса человека, а затем может и закричать в полный голос, после того как пройдет церемонию сватовства и обручения. Поэтому безмужняя на момент плача Ярославна чувствует себя не радующейся жизни молодой женщиной, а тоскующей птицей, или тоскующей из-за отсутствия суженого девушкой, которая не кричит от горя, как может кричать обиженная чем-то женщина, а кычет наподобие птиц и зверей, словно она принадлежит другому миру.
Не случайно же куманские (половецкие) слова kiš — соболь, kiši — человек, мужчина и kišnä- ржать, а также, возможно, англ. kiss – целовать и курд. qiş — ворковать, имеют общую фонетику, которую можно объяснить с помощью символических значений «ржанья» в качестве призыва к общению или выражения недовольства, «соболя» в качестве жениха (куница - невеста) и «мужчины, или человека» в качестве надежного семьянина. В таком случае русское слово «кыш», которым отгоняют домашнюю живность, могло когда-то в древнейшие времена означать отказ в сватовстве, что подразумевало недостаточную готовность молодого существа,- а в сущности неполноценного по своему статусу «животного»,- стать семейным человеком, что соответствует куманским (половецким) словам kišnämäx — ржание и näm — влажный, сырой, мокрый, причем окончание äx в таком случае может соответствовать куманскому (половецкому) междометию ax – ах, ох, о горе в противовес куманскому (половецкому) слову ax - белый, светлый, ясный, а также префиксу ax- 'течь, изливаться', который может соответствовать элементу «ох» в русском слове «охота», имеющем множество подтекстов, в том числе и сексуальный, на что указывают первоначальные значения «желание, радость, веселье». В таком случае с окончанием «ота» в слове «охота» можно сопоставить куманские (половецкие) слова at — конь, лошадь, имя, название и ata — отец, притом что двусмысленный префикс at- бросать, кидать, метать, стрелять соответствует как мифологическим "стрелам бога любви Эроса (Купидона, Амура)», так и стрелам из охотничьего лука.
